Автор: Coup de grace
Бета: alekto1980
Рейтинг: PG
Тип: гет
Пейринг: Северус Снейп/Лаванда Браун
Жанр: роман/драма
Аннотация: «– Ты даже не представляешь, скольких тебя я знаю. И все они – это ты»
Отказ: ничего
Комментарий: написано на Фест редких пейрингов «I Believe» по заявке Северус Снейп/Лаванда Браун «Странные у тебя идеи»
Предупреждения: АУ после эпилога. Все совпадения имён персонажей и актёров случайны
Статус: закончен
читать дальше
Когда, как темная вода,
Лихая, лютая беда
Была тебе по грудь,
Ты, не склоняя головы,
Смотрела в прорезь синевы
И продолжала путь.
С. Я. Маршак
Пузырь, на дрожащих стенках которого невидимый киномеханик показывал сны, лопался, и Алан замирал, боясь открыть глаза. Каждое утро он надеялся, что проснётся в другом месте, но над ним был все тот же светло-бежевый потолок, ощущалась та же жёсткость казенной кровати, и он снова закрывал глаза рукой от солнца, проскальзывающего сквозь плотные ряды деревьев. Первая сотня рассветов была мучительно томительна, и часто Алан еще до отбоя залезал на невысокую больничную кровать, зажмуривался и с холодком где-то в груди пытался отыскать в уголках памяти ту часть себя, что закрылась от него, спрятав все воспоминания. А может, тот, кто осознавал себя мужчиной тридцать семи-сорока лет с черными волосами и такого же цвета глазами, был не Аланом? Его могли звать и Кларком, Артуром или Люком. Опутанный целым клубком мыслей, Алан засыпал. Эта сотня рассветов пронеслась, сматывая нити времени в большой разноцветный шар. И Алан сломался: став ещё настороженнее к другим пациентам, создал свой собственный мирок внутри скрипуче-искусственного порядка госпиталя. Началась вторая сотня рассветов, принеся с собой кошмары, от которых Алан просыпался в холодном поту. Длинные, подобно канатам, змеи пытались обвиться вокруг него, они издавали странный шелест, подползая к нему ближе и ближе, обнажая длинные, изогнутые клыки. Алан просыпался от собственного крика, резко садился на кровати, подставляя дрожащую спину луне. Дотошная мысль, что в испуге он мог снова забыть, кто он, что спугнул хрупкую вертихвостку-надежду, зудела, словно надоедливая муха. В конце концов, он был и рад резкому пробуждению: змеи из сна исчезали, стоило только открыть глаза.
Алан выдохнул, стёр капельки пота, выступившие на лбу, откинул одеяло и лежал так минут пять, наслаждаясь тем, как ветерок из окна охлаждает разгоряченное после сна тело.
Во дворике перед госпиталем святой Елизаветы не было никого. Алана не поднимали раньше всех – просто он привык вставать на рассвете где-то в своей прошлой жизни, которую кто-то заставил его забыть, вырвав из души, может, и жуткие, но важные для него куски воспоминаний.
Алан поежился, стоило подуть осеннему ветру. Воздух, проникая сквозь рукава больничной робы, неприятно холодил тело. Алан обнял себя руками, и ему, хоть не сразу, но стало теплее.
Впереди – за решёткой больницы – высились клёны, словно попавшие под желто-красные брызги со старых, засохших кистей, которые приходилось мыть бедному художнику. Небо было голубым и чистым – такое бывает лишь в первые дни сентября, когда все замирает на день-два и снова взрывается шумом машин, треньканьем дверных звонков и тысячами слов.
Cидя на лавочке – той, что стоит в самом начале площадки, – Алан думал о том, что сейчас у него в душе зарождается какое-то особенное чувство страха – или предвкушения: словно ему надели на плечи жилет – такой тяжелый, как на рентгене. В тот первый раз лёгкая на вид вещица легла на грудь, не давая вздохнуть. На втором осмотре Алан был уже готов и заранее выдохнул, боясь, что задохнётся.
Чудное слово «рентген»! Попробуй, произнося его, не пропустить букву «т». А ведь все пропускают. Только в школах, наверное, или каких-нибудь вузах учителя, диктуя лекцию, произносят: «рен-т-ген». И эта потерянная «т» выходит грубой, как-то обидно навязанной. При мысли о школе у Алана появилось тянущее чувство в груди. И опять же мысли о жилете. Черт с ним! Алан потер глаза, снова вглядываясь за решетчатую ограду госпиталя. Сфокусировать взгляд ему было тяжело, словно его заставили искать волну в океане. Вот ты глядишь, хмуришься – а она уплывает. Хлоп! – и навеки потеряна в миллионах таких же.
Алан знал, что с ним не так. Попытка вспомнить прошлое подобна той же ловле, но только мух – мыслей-мух. Она садится на стол, а стоит тебе аккуратно поднять ладонь, замахиваясь, – тут же взлетает. И ещё жужжит так противно…
Алан вздохнул, ёжась, попробовал растереть сухими холодными ладонями плечи. Понял, что лучше вернуться, пока совсем не озяб. Да и за спиной зашуршала трава, послышались едва различимые голоса. Они становились четче и четче, пока Алан в последний раз глядел на рваную кромку деревьев. Наступало время общей прогулки. Алан встал и побрёл в госпиталь, периодически вклиниваясь в группки пациентов.
Он не любил время, которое санитарки между собой зовут «общим». Обычно Алан сбегал из столовой, душевой, даже на прогулку выходил раньше. Терпел, хоть и через силу, только вечерний просмотр телепередач, от которых никуда не деться. В остальное же время персонал относился к нему с пониманием и разрешал сидеть у себя – в палате.
Тихо ступая мягкими тапочками по кафельному полу, Алан быстрыми шагами пересек холл и скользнул в свою комнату, аккуратно прикрыв дверь. Щелк – и он один в своём маленьком пространстве, где все привычно и как-то уже родно. Он даже наугад мог рассказать, где что лежит. Только некому. Вот книги, к примеру, зачитанные до скабрезных от других пациентов и критичных от Алана пометок на полях, сложены справа, на крохотной тумбочке, непонятно для чего предназначенной. Лежали они ровной стопкой, чтобы можно было смахнуть пыль одним движением руки. Кровать – почти у самого окна, отчего приходилось щуриться, просыпаясь даже ранним утром, и сидеть на самом краешке днём, когда припекало. В комнате был ещё стул, но Алан никогда на него даже не присаживался. Он не любил этот стул – на нём всегда сидели его доктора. Эдакое негласное табу.
Алан стянул с кровати длинное покрывало и закутался до подбородка, пытаясь согреться. Стоя у окна в этом шерстяном коконе, Алан наблюдал за стайками пациентов, копошащихся внизу, будто маленькие дети. Психи… Кто имеет право разделять больных и здоровых? Врачи? Так они и сами могут быть больны. Алан это знает.
В больнице не бывает шумно сразу и везде. Суматоха, словно звуковая волна, утром проникает сначала в душевые, потом в столовую и уже только тогда медленно растекается по прогулочной площадке. Видимо, там она и теряется в кронах деревьев. Обед звенит тишиной. А к ужину новая волна обрушивается на островок спокойствия и, словно по иронии, катится обратно. Хотя, может, это близнецы – Алан не знает, как их зовут – бегают по коридору и столько шумят? Они попали сюда совершенно случайно. Точнее – поначалу ненадолго, их положили сюда, чтобы просто проверить душевное состояние. Но, как оказалось, детям трудно пережить и забыть воспоминания об отце, забившем мать до смерти. Чуть дальше – у самой решётки – за старым дубом прячется Эммелз, сжимая дрожащими пальцами открытку. Каждый день он ждал, что кто-нибудь пройдет и подберет его весточку. Он до сих пор считает, что он в Афгане. Со спины его можно принять за старика – сгорбленный, худой, точно высушенная кисть винограда. Но стоило санитару позвать его, и Эммелз резко оборачивался, а в глазах мелькала детская радость. Наверное, так же светились его глаза, когда его освободили из плена. А он тут же попал в другой.
Алан присел на край подоконника, наблюдая за старушкой Клер. Они очень похожи с ней: оба потеряли память. Только у неё все оказалось куда хуже – её-то не выпустят! Клер теряла память уже три раза и каждый раз, вспомнив, кто она, возвращалась к прежней жизни. Наверное, она даже успевала закупить новых семян, как делает каждая старушка для своего цветника, а морщинистые руки уже вспоминали, как замесить славное тесто, чтобы напечь внукам румяных, горячих пирожков, как – бац! – и она снова теряла память. У Клер с Аланом тонкое родство. Да и ему её жаль сильнее, чем себя: в конце концов, сам он когда-нибудь вспомнит, кто он, и поймет, откуда сны со змеями и такая тоска.
Алан гуляет без присмотра. Он же не буйный, как Эрни Локк из отделения неврозов, ни в кого ножи не кидал, да и не кусал никого. Алан очень воспитанный – так считают все, потому что большую часть времени он молчит, хотя про себя Алан уже составил обо всех мнение. И в то же время Алан с надеждой, которая бывает только у детей, просто ждёт каждый день, что очередной врач, приехав к нему, скажет ему слово. Любое, пусть самое незначительное – и Алан вспомнит. Один из его первых докторов, мистер Пилк, так и сказал: «Есть доля вероятности, что оно даст вам какую-то зацепку». Сколько слов тогда он ни произнёс, Алан так ничего и не вспомнил. За ним приехал другой доктор. А потом вереница их лиц просто перестала откладываться в памяти Алана. Он понимал то, чего не осознавали врачи: слов слишком много. К тому же он уже немолод, а вот лет двадцать назад у него, наверное, была хорошая память.
Алан вздохнул. Сегодня ему нужно дотерпеть до обеда, потом до ужина. А уже завтра приедет новый доктор, взамен старого. Старый ничего не может сделать и просто тянет время. Алан облокотился о подоконник, глядя, как на улице Эммелз кинул открытку между прутьями решётки и воровато оглянулся: не заметил ли кто. Алан потер виски и стал искать глазами Клер.
~~~
Новый доктор не приехал. Как он мог не приехать, почему? Алан был решительно настроен бороться за нового врача. Его пыл поутих, когда Кэти пришла сообщить о возобновлении сеансов со старым доктором.
– Я не хочу видеть старого доктора, – возразил Алан, теребя край полосатой простыни. Кэти, впервые услышав в его голосе нотки недовольства, покосилась на него, недобро прищурив глаза. Кэти – пожилая санитарка с седыми волосами, собранными в мягкий пучок на затылке, и сеточкой морщинок вокруг добрых глаз. Спустя месяц пребывания в этом госпитале Алан смог довериться лишь ей.
– Алан…
– Я не хочу, чтобы этот доктор меня лечил, – отрезал Алан, легко выдерживая её серьёзный взгляд. – Она отвратительна.
Кэти лишь покачала головой, пряча руки в карманах больничного халата. Какова непосредственность! Алан услышал щелчок, обернулся и увидел, что дверь приоткрыта, и в проёме стоит мисс Аван. Бледная такая, со складкой между бровей. Но складка не так и заметна между шрамами, наложенными на лицо, словно белая паутина.
– Алан, – поздоровалась она тихо, но четко.
За это Алан и не любил мисс Аван. За правильность, четкость движений, выверенность каждой детали её гардероба, всегда ровно обрезанные ногти. Более приземлённого человека он не видел. Мисс Аван вечно таскала с собой синюю пухлую папку с мятыми уголками, что было странно – ведь на каждого пациента у доктора должна быть новая папка, так ведь? Тогда Алан сделал ошибку – принял мисс Аван так радушно, как мог: не нахамил, а выслушал принципы и методики лечения, которые ему предлагали. Взамен же получил резкий, холодный ответ, который предпочитал не вспоминать.
– Я не собираюсь с вами разговаривать, – фыркнул он, кривя губы. Он пытался придать взгляду уверенность, даже пренебрежение, но у него не получалось. Может, когда-то он и умел.
– Алан! – воскликнула Кэти, взмахивая руками.
– Всё в порядке, – с натянутой вежливой улыбкой сказала мисс Аван, проходя в комнату.
– Но… – попыталась возразить санитарка.
– Кэти, идите, – процедила мисс Аван. Кэти не произнесла ни слова, лишь кинула на Алана умоляющий взгляд и вышла за дверь.
«И-ди-те, – передразнил про себя Алан, – а сказала, словно отчеканила»
– Грубость – ваше единственное достоинство? – с издевкой спросил он, складывая руки на груди.
– Алан, я просто хочу тебе помочь, – устало ответила мисс Аван и положила папку на стол. Стул, на котором она обычно сидела, боком стоял у тумбочки – дюйм в дюйм, так что не оставалось места и пылинке проскользнуть.
Солнце заливало комнату, и в его косых лучах поблескивали пылинки. Собранные в косу, волосы мисс Аван светились чудным серебром. Она сидела на самом краешке стула, не поднимая головы. Тонкие пальцы перелистывали папку, словно она вспоминала прошлый урок, а зажатая в них ручка быстрыми росчерками ставила пометки-галочки, будто выпускала птиц. Алану казалось, что мисс Аван ведёт все их беседы под запись, но когда она задавала вопросы, то смотрела в глаза – показывала, что вся внимание. Пока Алан что-то отвечал, она не кивала, не водила ручкой по бумаге, она застыла. Но взгляд её был ясным и открытым. Но Алан не любил, когда на него так смотрели.
Наконец она подняла глаза и стала смотреть вот именно этим своим взглядом.
– Как твоё самочувствие? – спросила она, приподняв брови.
– Нормально, – холодно отозвался Алан.
– Никаких воспоминаний, ничего не показалось знакомым? Какие-нибудь слова, звуки? – мягкий плавный тон – таким успокаивают психов или, наоборот, доводят до бешенства.
– Вы слышали? Вы мне отвратительны, – Алан смотрел на неё, пытаясь отыскать хоть одну напрягшуюся черточку лица.
– Почему же, Алан? – совершенно спокойно поинтересовалась она.
– Ваши шрамы… они…
– Отвратительны, – с неожиданной улыбкой закончила мисс Аван и даже кивнула, ещё раз подтверждая, – я уже слышала. И все же – никаких знакомых ощущений?
– Больница разнообразием не отличается. – Она ничего не говорит ему о его состоянии, он в ответ препятствует её лечению как только можно. Она не выдержит раньше – Алан уверен. И тогда он наконец получит нового врача. Она не смогла вытащить из него ни унции ценной информации за месяц, значит скоро откажется от его лечения. Алан смотрел на её лицо. Когда она сжимала бледно-розовые губы, покрытые тонким слоем жирной помады, еле различимый контур грозил вот-вот слиться в линию, словно мисс Аван зашили рот или у неё его и не было никогда.
– Ясно. Я думаю, пора подключать препараты. – Мисс Аван стянула очки и положила их поверх бумаг. Зачем она их снимала, спрашивал себя Алан, разве не понимает, что тонкая оправа отвлекает внимание от тонких шрамов. Комната его была небольшой, потому сидеть им всегда приходилось достаточно близко. И каждый раз Алан не мог отвести глаз от её лица.
– Я не хочу лекарств, – хмуро возразил Алан, переводя взгляд на её незамысловатую косу, переброшенную через плечо. Но взгляд сам поднимался выше, как по лабиринту, где стены – тонкие белые полоски. Алан сглотнул. – Я могу сделать что-то плохое. А вдруг то, что я забыл, настолько ужасно, что сотворю то же, что и…
– И я?.. – удивленно переспросила Аван, невольно коснувшись лица, и резко отстранила руку. – Нет, это… это из детства. Алан, все будет хорошо, а пока расскажи мне про свои ощущения…
Алану было что рассказать, но только о том, что он видел и слышал. И чувствовал. Мисс Аван он так и сказал: «Я потерял что-то волшебное». Она тогда что-то черкнула на чистом листе, но на вопросы Алана так и не ответила.
~~~
На следующий день была суббота, и все отдыхали. Отдых! В стенах больницы он едва отличим от ничегонеделания. Алан целыми днями наблюдал, сидя на узком, с продольными трещинками-полосками пластиковом подоконнике и, чтобы не упасть, упирался пальцами ног в пол. Со второго этажа, Алан мог окинуть взглядом всю площадку перед больницей, даже не шевелясь, в то время как сестре Розмерт приходилось ходить, замечая и контролируя новых пациентов: персонал давал старикам и не буйным гулять на свежем воздухе без особого контроля.
А утром он снова сидел на своем любимом месте в одиночестве. Только ранним утром, прислушавшись, он различал тихий гул проезжающих неподалеку машин. Днём же весь госпиталь наполнялся своими звуками: звон тарелок, кружек и чашек на кухне, гул барабанов огромных стиральных машин в прачечных и крики буйных в изоляторах. И в то же время все словно увядало, медленно отстукивая свой привычный ритм. Алана это раздражало – леность и само осознание медленного смирения, будто бы он прогибался под таким укладом. Может, ему кололи успокаивающие? Периодически Алан смотрел на предмет и пытался вспомнить, где видел его (ведь знал же, что карандашом пишут, пока не закончится грифель, а ручкой – пока есть паста). Эти игры в гляделки длились часами, пока перед глазами не расплывалось мутное пятно. Алан мог взять ложку, сам одевался, ему по силам было написать письмо. Ложка – это же просто ложка, но Алан не понимал, почему вместо того чтобы набрать в неё супа, он мешал ею по часовой стрелке. Странная забывчивость преследовала его по пятам. В каждой вещи – даже кажущейся новой – ему виделся след надежды. И в то же время он ощущал себя так, словно дамоклов меч, вместо того чтобы нависать над ним, утыкался ему в спину.
Мисс Аван мучила его наблюдениями и раздражала, словно являясь эдаким продолжением его самого. Внимательная к каждому поступку, движению, взгляду и особенно слову – она записывала все. Не одна сотня слов-заметок о нём легла мелким почерком на белоснежные листы нелинованной бумаги.
И ведь понимал же, что мисс Аван могла помочь ему все вспомнить, и в то же время чертова докторша не давала ему спокойно жить. Он чувствовал её в темноте, когда во всем госпитале гас свет; гуляя на площадке, ощущал спиной её колкий взгляд. Алан оглядывался, спрашивал санитаров, здесь ли мисс Аван, но все твердили, что нет. Так он медленно её возненавидел, понимая, что сходит с ума. В этом сотканном ею коконе из реальности он понял, что ему уже не выйти из госпиталя. Но самая жуткая мысль, которая пришла ему в голову, была перефразировкой слов самой мисс Аван: «Если до сих пор его никто не нашёл, значит, никто и не хочет найти».
~~~
– Она больше не хочет видеть меня? – Алан, стоя у окна, затравленно смотрел на вошедшую в палату мисс Аван, проглотив в конце «по вашей просьбе».
– Нет, что ты. Просто она не знает больше, как тебе помочь. – Мисс Аван кивнула в сторону прикроватной тумбочки, где горкой лежали всякие сладости – абсолютно нетронутые, а в вазе стояло пять больших ромашек, которые смотрелись слишком вычурно в аскетичной палате Алана.
– Это Кэти передала? – хмурясь, спросила мисс Аван. Её светлые волосы были собраны в пучок – слишком большой, так что казалось удивительным, как он не оттягивал её маленькую головку назад. Она открыла лицо, заметил Алан.
– Да. – Мисс Аван не положила папку на стол привычным плавным движением, а подошла к тумбочке и взглянула внутрь вазочки, будто выбирала что-то.
– Любишь шоколад? – спросила она.
– Терпеть не могу. Но если не съем плитку, чувствую, что делаю что-то неправильно. Словно он может мне чем-то помочь. – Мисс Аван вздрогнула и взглянула на него. И смотрела даже слишком долго, пока не моргнула и, чему-то улыбнувшись, привычно села на стул.
– В конце концов, он полезен, – выдавила она.
– Раньше она подтыкала мне плитку под подушку, когда приходила за мной, – пробурчал Алан.
– Она любит тебя, Алан, – сказала мисс Аван. И хоть бы каплю эмоций вложила в свои слова! А то – как песка наелся. Ну не может, не может же быть доктор таким бесчувственным!
Мисс Аван присела на краешек стула и пробежала глазами по ровным столбикам цифр:
– Введённый препарат уже должен был помочь тебе расслабиться. Тебя снятся сны?
– Нет, – еле слышно ответил он, возвращаясь к кровати тяжелыми, вымученными шагами. Кровать прогнулась, когда он опёрся спиной о холодную стену, чувствуя её каждым позвонком.
Мисс Аван встала, тихо отодвинув стул.
– Уходите? – спросил Алан сухими губами.
– Да.
~~~
Её не было неделю. Сны начали сниться ему на третий день после уколов препарата. Другие сны – страшные и тягучие. Алан не сказал ей об этом, потому что больше не верил ни в неё, ни в её науку. Другие доктора с ним разговаривали, проводили тесты, показывая глупые картинки, веселили, помогали просто прийти в себя, после такого стресса, как потеря памяти. Появилась мисс Аван – и всё, мир снова замкнулся в палате. Алан искренне надеялся, что доктора все же сменят, или она сама сдастся. В конце концов, он стал утаивать от неё то, что США не кажутся ему родной страной; что он привык к дождю, а не к солнечным дням; что гамбургер преснее овсянки, а чай успокаивает лучше кофе.
Алан часами сидел на подоконнике просто потому, что был готов в любой момент с искренней радостью увидеть первые капли дождя. Он шёл здесь слишком редко и почему-то чаще ночью, когда горели фонари. А ночью – ох уж эти неведомые привычки! – Алан не мог не спать, потому и не видел дождя.
К нему так и не приходили, Алан гулял всё меньше, и каждый день, натягивая больничную робу без доброго, ласкового «Здравствуй, Алан» от Кэти проклинал лишь её – мисс Аван.
Вскоре она вернулась, и Алану, за секунду до того как приоткрылась дверь, показалось, что он в силах придушить мисс Аван. Но стоило её маленьким ножкам, обутым в чудовищные грубые туфли, переступить порог его палаты, Алан сник. Это она сделала его таким. Как, не повышая голос и не угрожая, она сделала его забитым, как заставила думать о себе самом, по сути ничего не предпринимая?
~~~
В один из дней Алан не выдержал и рассказал про то, что ему снится мальчик – высокий, худой, темноволосый. И спросил: «Вы знаете, кто это?» А мисс Аван – будь она снова и снова проклята – лишь выписала ему распоряжение делать и дальше уколы. Разве он мог ненавидеть её сильнее? От длинных светлых волос, собранных на затылке жёлтой заколкой, так что они натягивались у самых корней и должны были лопнуть, противно звякнув: «Дзынь!», до четких, выверенных движений – мягких поворотов головы, лёгкого покашливания, вежливого обращения со всеми, – она была правильна. Даже суха.
Алан пошёл дальше. Он признался, что все вспомнил. Врал, конечно. Ему польстило, как, сидя со своей чертовой прямой спиной, мисс Аван напряглась и замерла. Если бы она тогда обернулась, то точно треснула, как фигурка из тонкой пластмассы. Она поправила пучок волос и спросила, настороженно глядя на Алана:
– Всё?
– Всё.
– И что же ты вспомнил? – её прищур был недобрым.
– Своё прошлое.
– Не думаю, – она покачала головой, иронически кривя губы. Эдакая насмешка. Она плавно встала, закрыла папку и, не обращая внимания на остолбеневшего Алана, подошла к двери. Уже когда взялась за ручку, замерла, услышав:
– Вы мне не верите.
– Я просто слишком хорошо знаю тебя, – мягко сказала она. И тут же добавила: – Как пациента.
Подозрение тогда впервые закралось в душу Алана.
~~~
На следующий день Алан, овеянный каким-то вдохновением, впервые за долгое время снова вышел на прогулку. Тут же присел на влажную скамью, ловя каждую секунду. Он дышал полной грудью, пока знакомо не скрипнула лавочка. Алан тут же открыл глаза.
– Привет, – сказал Эммелз, распахнув на него огромные голубые глаза.
– Здравствуй, – подчеркнуто вежливо улыбнулся Алан, сдерживая желание прогнать Эммелза. – Слушай, я бы хотел побыть один.
– Заметил, как похожи ваши имена? Аван – Алан, – похвастался Эммелз. Алан замер.
– Ты что, следишь за мной? – Алан чувствовал, как стучит сердце. Но почему? Ему ведь нечего скрывать.
– Только к тебе приходят другие доктора, только к тебе, – монотонно твердил Эммелз, пытаясь забраться с ногами на лавочку, но его худые ноги соскальзывали с влажной скамейки. Он, кажется, даже больно ударялся, но продолжал по-детски карабкаться.
– Глупости какие, – пробормотал Алан.
– Не глупости! – рассмеялся Эммелз, потрясая рукой перед глазами Алана. – Не глупости. Мы все видели.
– Кто мы?
– Я и Эммелз. Он мне много чего рассказывает. – Алан резко отстранился и встал.
– Ты посиди, я сейчас приду, – буркнул он, кутаясь в больничную куртку.
– Ага, ага, давай, – забормотал Эммелз.
Алан поспешил по дорожке, ведущей к входу в госпиталь.
– И не похожи они, – пробормотал Алан, ускоряя шаг.
– Похожи, похожи! – выкрикнул вслед ему Эммелз. – Ты только возвращайся.
– Хорошо! – крикнул Алан, обернувшись на секунду, развернулся и пошёл дальше. Сегодня он больше не выходил на улицу.
~~~
Мисс Аван пришла, впервые опоздав на целых пятнадцать минут. И все это время Алан боялся, что ему поменяли врача. Два раза он подскакивал на кровати, думая о том, что нужно сходить спросить у дежурной санитарки, у какого-нибудь врача, да хоть у любого пациента: видел ли кто высокую, худую женщину с большой папкой? А что бы ему ответили? Конечно же, да. И тогда Алан вспомнил бы про шрамы, описал их, чертя пальцами по своему лицу. И она обязательно появилась бы внезапно, как и тогда. Не обиделась бы, да и у Алана исчезло это предчувствие страшного. Казалось, вся больница замерла на эти минуты. Когда дверь приоткрылась, Алан даже вскочил с кровати.
– Вы опоздали, – тут же сказал он. Мисс Аван подняла на него пустые глаза и покачала головой:
– Сегодня переводили часы, Алан. Я пришла раньше.
– О.
– Я больше не ваш лечащий врач, – тихо сказала она, поставив папку на стол ребром. – Мои методы показали неэффективность, я признаю это, и…
Вот этого он, наверное, и боялся.
– Я хочу, чтобы вы продолжали ваши – пусть слабые – попытки помочь мне – признаю, – пробормотал Алан, не зная, куда деть руки.
– Я не вижу в этом смысла, – мисс Аван покачала головой, разворачиваясь. – Прощайте.
Алан положил руку на дверь, не давая мисс Аван открыть её. Она взглянула на него с пренебрежением, которого он раньше не видел:
– Что вы себе позволяете?
– Я понял, что только из-за вас или благодаря, – Алан покачал головой, признавая факт, – чувствую этот жуткий ужас, что не помню, кто я. Другие врачи дали мне глупую заботу, вы же сами отгородили меня ото всех, заставляя начать искать себя. – Мисс Аван вздохнула полной грудью, видимо, уже с трудом сдерживаясь, чтобы не позвать охрану. Только её бегающие глаза выдавали её растерянность и смущение.
– Я говорю вам: это не имеет значения.
– Ваша работа принесла результаты, как же она может не иметь значения? – усмехнулся Алан, барабаня пальцами по двери. – Мне же начали сниться сны. – Мисс Аван зло покосилась на него. – Да, мне снились сны, – с каким-то злорадством повторил он. Змеи.
Мисс Аван покачала головой, прижимаясь лбом к двери, и Алан понял, что она пытается выбрать.
– И в США – да, в США! я никогда вам это не говорил – мне слишком светло, что ли. Я могу ещё что-нибудь вспомнить, если вам это поможет.
Мисс Аван отвела взгляд, будто что-то ища в носках своих туфель.
– Вы могли сказать все это раньше, – тихо заметила она.
– Да, мог, но вы отбивали у меня всякое желание своими методами, – фыркнул он. Она гордо вздёрнула голову и, оттолкнув его руку, прошипела:
– Я отказалась от вашего лечения. Это все.
– Вы не посмеете меня оставить, – прорычал Алан, хватая её чуть выше локтя. Пусть она кричит, вырывается – он же сумасшедший, ему можно.
– Я – нет, а другие – да? – усмехнулась она, вырывая локоть. Она сказала это даже не ему, а куда-то в пустоту, в которую и вышла, оставив Алана в полной растерянности.
~~~
Мисс Аван появилась в госпитале спустя месяц. Точнее, спустя тридцать дней – Алан считал. Когда он заметил мисс Аван, она сидела у колен пациента, мягко поглаживая его по руке. Если бы Алан не увидел её блуждающего взгляда, то не узнал бы. Длинные волосы впервые были распущены, словно она не успела затянуть их привычным тугим узлом, а черная юбка до колен некрасиво резала ноги. Алан вскочил с лавочки, оставив щебечущего Эммелза, и быстрым шагом направился к ней.
– Мисс Аван? – с надеждой окликнул он. Она вздрогнула и обернулась. Вежливо поприветствовала и стала дальше объяснять что-то пациенту.
Алан закусил губу и выдохнул:
– Вы вернулись?
Снова этот медленный поворот и спокойный взгляд из-за плеча.
– Да, мне снова выделили работу в вашем госпитале.
– Я рад. Я действительно рад. – И это была правда. Ему хотелось взять её за руку, отвести в сторону, расспросить, чтобы потом по-мальчишески тихо спросить, не могла бы она снова заняться его лечением.
– Простите, Алан, но мне некогда. – Казалось, он вызывал у неё лишь усталость.
– Да, да, я уйду. Просто мне никогда не нравились вы и ваши шрамы, – забормотал он, краем глаза заметив, как настороженный санитар идёт к ним. Неужели мисс Аван тогда донесла о его выходке? – Просто я понять не могу – почему… Вот смотрите, у меня ведь тоже есть они – и куда некрасивее, – он оттянул ворот тёплого свитера, обнажая грубые белые полосы на шее.
– Я рада была вас снова увидеть, – громко сказала она, глядя за его спину. Алан напрягся.
– Да, конечно, – тут же протараторил он, резко развернулся и пошёл обратно к лавочке. Сделал едва различимый вдох, когда проходил мимо санитара, и выдохнул. Эммелз, заметив, что он возвращается, уже нашёптывал, глумливо улыбаясь: «Аван-Алан-Аван-Алан».
– Да заткнись ты! – шикнул на него Алан и присел на скамейку, ежась. Он на мгновение покосился в сторону Эммелза, который, обидевшись, побрёл к замку, бурча явно что-то нехорошее, и снова вернулся к силуэту мисс Аван. Она до сих пор что-то шептала старушке. Сильное чувство зависти подгоняло его желание снова подойти к ней, обвинить в некомпетентности. Сотни нужных, язвительных слов тут же пришли в голову. Он умел унижать людей? Алан испугался – испугался узнать себя. Понял же одну простую истину: не она скрывала его от самого себя – она лишь помогала ему закрыться. Мисс Аван не давала не давала возродиться в нем той темной сущности, которую спрятало от него собственное сознание. Пока он стремился к прежнему общению, она укореняла в нём любовь к привычному порядку больницы. Закрывала его от прошлого. Но зачем? Он мог подойти спросить, но не стал.
Алан встал со скамейки, понимая, что она провожает его взглядом, и ушёл. Только наверху, из окон палаты он мог смотреть на неё, оставаясь незамеченным. А мисс Аван изредка вглядывалась в окна-глаза здания, словно случайно поправляя выпавшую прядь, и снова отворачивалась.
Ночью Алану не спалось. Он мучительно повторял про себя забавную путаницу их имён-фамилий и, ворочаясь на кровати, так же мучительно старался забыть эту скороговорку Эммелза.
В какой-то момент в комнату скользнул тонкий луч света из коридора. Алан привстал, нащупал руками тапки и, надев их, прошлёпал к входу, чтобы открыть дверь. Мисс Аван стояла, смущенно глядя на него. Она придерживала свечку, воск стекал, обжигая пальцы, отчего она морщилась. Светлые волосы казались золотыми, а шрамы словно растворялись в молочной белизне лица.
– Я могу?.. – спросила она, кивая в темноту.
– Пожалуйста, я перетерплю, – усмехаясь, Алан приоткрыл дверь, впуская, взглядом мазнул по коридору, проверяя нет ли кого, и тихо прикрыл дверь.
Аван уже привычно сидела на стуле. Свеча подсвечивала её силуэт со стороны, придавая какой-то мистичности происходящему.
– Я, кажется, даже рад, что вы вернулись. – Алан присел на самый краешек кровати, чтобы лучше видеть лицо мисс Аван.
– Я пришла извиниться, – сказала она.
– Среди ночи? – она не могла видеть его скептически поднятых бровей, но различала нотки иронии в голосе, и Алан тут же поспешил исправиться: – Нет, останьтесь, пожалуйста. Я не то хотел сказать.
– Я понимаю, – кивнула она, сверкнув золотом волос. – Вы не осознаете, почему и что говорите. Те грубости, которые вырываются у вас, непроизвольны, те же слова благодарности вам кажутся странными.
Алан наклонился чуть сильнее вперёд.
– У вас есть какие-нибудь тесты, чтобы прикинуть, кем я был?
– Вы были и есть чудным человеком, Алан, – усмехнулась она, поправляя полы халата.
– Скорее, чуднЫм. – Аван на это промолчала. – Мне и правда снились сны.
– Боюсь, больше это не в моей компетенции, – возразила она, – но я все же хочу, чтобы вы выпили вот это, – словно из ниоткуда она достала маленькую склянку и поставила на стол. Она явно не знала, куда деть свои руки и постоянно растирала пальцы.
– Я хочу задать вам несколько вопросов.
– Хорошо, хорошо, – согласилась мисс Аван, подвигая стекляшку ближе к Алану, – но сначала выпейте.
– Если вы не ответите на мои вопросы, я разобью её к чертовой матери! – отозвался он, понимая, что сейчас она его опоит очередной больничной гадостью и снова исчезнет.
– Алан, прошу. Давайте вы сначала… – Её сбил звон стекла. Алан не видел, как она на секунду спрятала лицо в ладонях, словно стирая усталость.
Порыв ветра из окна задул свечу. Алан стоял у открытого окна, держась за прутья. Холодный морозный воздух врывался, раздувая тонкие казённые шторы.
– Алан, закройте окно, – попросила она, глядя на серебряную лужицу на полу.
– Убирайтесь!
– Алан, – позвала она, и он все же обернулся, собираясь сказать все,
что думал о ней. Он успел заметить лишь, как странно мисс Аван подняла руку. Разве он не разбил эту чертову склянку?
Мелькнул огонёк, и прежде чем Алана полностью поглотила черная воронка, он успел задуматься, чем так быстро и бесшумно мисс Аван зажгла свечу.
~~~
Он проснулся наутро, чувствуя себя разбитым, подавленным и прежним. В кровати лежал уже Северус. Он быстро вскочил, голова тут же отдалась тянущей болью. На полу не было и следа разбитого зелья. Но внимание Северуса привлекла лежащая на столе записка. Северус схватил клочок и пробежал глазами, легко разбирая знакомый почерк:
Гарри приедет за тобой вечером, я выслала ему адрес госпиталя. Пожалуйста, дождись его, не натворив глупостей.
P.S. Если ты спрашиваешь себя, то да – у тебя снова случился приступ, и ты сбежал из Англии.
Лаванда
Без этих пафосных «твоя навеки» или «целую». Записка быстро превратилась в скомканный шарик и полетела за стол. Северус сел на кровати, начиная растирать виски, медленно вспоминая, чтобы яркие образы не вызвали мигрени.
Это случилось в гребаный пятый раз – он сбежал из страны, забыв, кто он есть. Его память стала бумерангом, который ударял по голове, и Северус все забывал и уезжал из Англии. Бумеранг возвращался, и он приходил в себя. Почему каждый раз он спешит на самолёт или поезд, лишь бы покинуть Англию? Хотя у него был ответ на этот вопрос. И Лаванда прекрасно его понимала.
~~~
– В первый раз, когда его привезли, первое, что он сказал: «Здравствуйте. Я тут живу неподалеку, и мне показалось, вы могли бы мне помочь». Я ещё тогда работала психологом во французской клинике. А он пришёл без денег, без документов. Но его лицо я узнала сразу. До сих пор вспоминаю то время, потому что Северус был другим. Ну, представь, чистая сущность (мне порой казалось, что он снимет с меня баллы за один ласковый взгляд!), но глаза искренние. Или наоборот, Северус вежлив и внимателен – стеснялся, наверное, – а глаза злые. И все равно как-то закрутилось, завертелось… И поначалу я ловила себя на дурацкой мысли, что даже благодарна за тот случай с Грейбеком. Я тогда чуть с ума не сошла, а родители отправили учиться на маггловского психиатра, словно назло мне. Оно вон как обернулось! А это тяжело… Он каждый приступ разный, понимаешь? – сказала Лаванда, поправляя больничный халат на плечах.
– Мы могли бы как-то оградить его, – предложила Гермиона, принимая из рук санитарки такой же халат.
– Нет, – покачала головой Лаванда, обнимая себя руками. – Я не запру его. Если не сможет он изобрести это чертово зелье, это сделаю я.
– Мы все гордимся тобой, – шепнула Гермиона, пока они поднимались по лестнице больницы. – Гарри может выделить ему охрану. В конце концов, он рад носиться с Северусом после того, как оставил его умирать в Хижине.
– Да, Северус рассказывал, – усмехнулась Лаванда удивленному лицу Гермионы. – Я же не застала этого ничего, меня увезли из страны почти сразу же. Радует, что магия да маггловская пластика смогли сохранить мне внешность.
– Ты осталась по-прежнему красивой.
– Но я не так счастлива, как ты, – подмигнула Лаванда Гермионе, когда та показала ей по-детски язык. – Я вот пока у вас гостила, поняла: ты любишь Рона пожурить, но то, как ты это делаешь – очень семейно и мило. – Гермиона улыбнулась. – Так вот о чем мы? А! Гарри окружит его заботой, но представляешь, какой крик будет, когда Северус узнает об этом? В предпоследний раз он, наверное, потому и сбежал, что нашёл мои записи с рецептом зелья. Для него все – стресс. Хотя, учитывая его прошлое… – Лаванда помахала стоящим у палаты Северуса Гарри и Рону и тихо зашептала Гермионе: – Я хочу тихой жизни, детям нужен отец. Я же боюсь травмировать их психику, его психику, только не свою. Потому что это я давным-давно сошла с ума, – Лаванда покачала головой. – В конце концов, дело почти за малым – изобрести зелье, которое вылечит его полностью. Чтобы без рецидивов.
– Ты же понимаешь, что… – смущенно попыталась сказать Гермиона и запнулась. Она понимала, через что приходится проходить Лаванде каждый раз – эдакая собственная война внутри себя.
– Мы справимся. В конце концов, если бы не эта фуга*, я бы никогда не встретила его во Франции. Помнишь, как он ругался, когда память вернулась? Я думала, это конец. Тогда вы с Роном долго понять не могли, как он стал жить с бывшей ученицей.
– Только не говори, что твоя беременность его тогда спугнула, – скептически возразила Гермиона.
– Я думаю, да. Помню, кричал, что ему поздно становиться отцом. Я тогда жутко на него разозлилась, а утром он исчез.
– И ты подумала, что он сбежал.
– Да, – тот задор, с которым Лаванда вспоминала прошлое, тут же померк на её лице. – А вскоре я поняла, что он болен.
~~~
Северус лежал на узкой кровати, прикрывая глаза рукой от яркого солнечного света. Лаванда тихо подошла и накрыла его пальцы ладонью:
– Северус? – осторожно шепнула она.
– Да, Аван, – буркнул он, садясь на кровати. – Или все же мисс Браун? Лаванда, какого ума надо быть, чтобы просто отбросить первую букву имени?
– Но ты ничего не понял, – Лаванда присела на кровать. – К тому же это ещё один трюк, чтобы попытаться натолкнуть тебя на тебя же.
– Хотела и в этот раз вытащить из меня всю грязь, что была? – грубо спросил он.
– Ты помнишь, что было? – с удивлением спросила Лаванда, пропуская его упрек.
– В этот раз четче, – буркнул он. – Прости за слова о шрамах.
– М-м…
– Лаванда, ты же прекрасно понимаешь, что они были мне противны на подсознательном, неведомом мне уровне. Тебя… – он замер на полуслове, осторожно касаясь указательным пальцем одного из шрамов, – тебе причинил вред Грейбек, но при приступе я почему-то перенёс всю ненависть на тебя.
– Какая ненависть? – зевая, сказала она. Они опять возвращались к тому же. – Это было так давно.
– Да, пресловутые дела минувших дней. Но знай я, что мог спасти ещё одного из своих студентов, то…
– У тебя был свой план, Северус, – Лаванда коснулась его тонкой, бледной руки, – нарушь ты его, мы жили бы сейчас явно куда хуже.
– Куда уже хуже? Я болен фугой, ты мотаешься по свету, разыскивая меня, периодически находишь, и я поливаю тебя грязью.
– Мне интересно, кстати, почему всякий раз такая ненависть ко мне?
Северус поднял руки, словно сдаваясь.
– Ты у нас психолог, – усмехнулся он. – Но я действительно ценю твою заботу обо мне. Надо только в следующий раз сказать что-нибудь грубое, чтобы ты, наконец, перестала валять дурака и зажила своей жизнью, – серьёзным голосом предложил Северус.
– А я… – зачарованно шепнула Лаванда, подставляя лицо солнцу, проникающему сквозь плотные шторы, – я бы хотела, чтобы жених не сбежал со свадьбы за день до церемонии. – Она лукаво взглянула на него. Сейчас её лицо было прекрасно – нетронутое годами. Шрамы словно таяли в золотистых лучах, и Северус почувствовал, как в горле встаёт комок. Сколько лет они проживут так ещё?
– И ты этого добиваешься, – попытался сглотнуть он. – Странные у тебя идеи. Вот со мной все понятно: я хочу попытаться не забыть, кто я. Но как можно жить идеей вылечить меня столько лет?
– Когда ты в этот раз сказал, что врал мне, я поняла – ты не изменился. Даже добрым, не помнящим о себе ничего, ты сам переворачиваешь всё – лишь бы насолить. Но я привыкла к такому тебе.
– И как тогда всё получилось?
– Твоя болезнь и кара, и благо одновременно. – Она заметила, как Северус поморщился, и поспешила добавить: – А иначе ты обратил бы внимание на свою студентку, м-м? Да и… Профессор Снейп – это нечто отличное от мистера Снейпа. – Он хмыкнул и приобнял её, прижимая к плечу.
– Куда ты уезжала на месяц?
– Ездила готовить зелье. В США у меня ничего не было с собой. – Лаванда коснулась рукой его груди. Снова больничная рубашка. – Ты говорил, что тебе снился мальчик.
– Высокий, худой, темноволосый, я вижу его со спины до сих пор. Никак не могу обойти, – усмехнулся Северус, перебирая в пальцах золотистые пряди. Вот почему он ненавидел все её пучки, косы и заколочки, потому что испытывал непреодолимое желание их коснуться. – Я понял, кто был тот мальчик.
– Я не стала тебе говорить, потому что боялась, что ты снова всё вспомнишь до того, как я успею принести тебе новое зелье, – она заметила, как замерла его рука. – И не смотри на меня так. Это же был Гарри Поттер? – Северус усмехнулся.
– Я, Лаванда, я. Из-за легилименции я не смог окончательно затеряться в своей памяти.
– Может быть, благодаря ей, – фыркнула она.
– А с чего ты взяла, что мне есть что вспоминать? Что хорошего ты, к примеру, услышала от меня? Я хотел забыть себя.
– А, может, и слышала, – возмутилась Лаванда, опираясь на локоть, и взглянула на Северуса.
– Ты просто знаешь разных людей, – поморщился тот.
– Ты даже не представляешь, скольких тебя я знаю. И все они – это ты.
Северус лишь покачал головой, снова прижимая её к плечу, как маленького ребёнка.
– Почему мы снова в больнице?
– Зелье, которое я тебе дала, возвращает память, но требует много жизненных сил.
– А я уже думал, что можно благодарить Поттера за отличную койку, – фыркнул Северус. – Но я же разбил его. Сколько же тогда мисс Браун, перестраховщица, принесла склянок с собой?
– Так ли это важно? – она потянулась на кровати, чувствуя, как её окутывает мягкая дрема. Ей нельзя заснуть. – Северус, то зелье – оно даёт тебе вспомнить, но все может и снова повториться. – Северус промолчал, и Лаванда решилась сказать: – Я подала документы на использование запретных ингредиентов для твоего зелья. Ответ придёт через пару часов.
Северус закинул руку за голову, снова закрывая глаза, словно ему надо было что-то обдумать. Лаванда сидела и ждала его вердикта – пусть и самого грубого. Солнце пригревало. Минуты текли, и, чувствуя, как начинает ныть спина, Лаванда спросила сама:
– Мне побыть с тобой?
Но Северус промолчал, даже глаз не открыл. Лаванда вздохнула и прилегла на его плечо. Едва заметно, но он прижал её к себе – и это было лучше всяких слов.
Лаванда уже не понимала, кто из них сошёл с ума. Только теперь она, как и он, не хотела забыть ни одной детали. У неё ещё осталась надежда, чтобы снова попытаться вырвать шанс на будущее.
*Диссоциативная фуга (от лат. fuga — «бегство») — болезнь, характеризующаяся внезапным, но целенаправленным, переездом в незнакомое место, после чего больной полностью забывает всю информацию о себе, вплоть до имени. Память на универсальную информацию (литература, науки и т. д.) сохраняется. Сохраняется и способность запоминать новое. Во всех остальных отношениях, кроме амнезии, больной ведёт себя нормально.